17 октября 2014г. в Московском Международном Доме Музыке состоялась премьера спектакля "Нежност
Сати СПИВАКОВА, художественное слово
Басиния ШУЛЬМАН, фортепиано
Режиссер-постановщик – Роман ВИКТЮК
Режиссер - Сергей ЗАХАРИН
«Нежность» – это история о любви. Прекрасной и невозможной, а потому трагической. Для одного из героев она – первая, для другого – последняя. В основу спектакля положен прекрасный текст французского автора Анри Барбюса, в котором интимное признание сменяет грусть расставания, любовный восторг – боль утраты, и ошеломляющее откровение – в финале. В спектакле сочетаются таланты сразу трёх потрясающих артистов — легендарного Романа Виктюка, Сати Спиваковой и пианистки Басинии Шульман. Творческий союз участников проекта дает на выходе интереснейший театральный результат.Трепетную историю чувств будут наполнять и оттенять музыкальные шедевры эпохи романтизма Р. ШУМАНА, Й. БРАМСА и С.ФРАНКА
В спектакле принимает участие квартет солистов оркестра «ВИРТУОЗЫ МОСКВЫ».
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Опустела без тебя земля.
Анри Барбюс написал пять писем, сливающиеся в единый текст. Совсем небольшой, но безумно емкий. В него надо вслушиваться, нельзя отвлекаться ни на секунду. За каждой запятой – тайна, за каждым словом – подтекст. Пропустишь слово, и рассказ о женщине в летах, оторвавшей от себя молодого любовника – да, ради его счастья – истает в тишине зала. Кровавая драма? Нет, совершенно декадентская история умирания.
Барбюс, коммунист и любимец не на Родине, а в СССР, жил на границе эпох. Позади был мир позднего романтизма, экспрессионизма, “бель эпок”… Впереди – химеры, мифы, война, ужасы, катастрофы… Возможно поэтому его безымянная героиня возвещает о новой религии – нежности, как тучно уловил автор, что именно этого бога нам будет не хватать до нашей поры.
Спектакль “Нежность” – это какой-то особый поворот в режиссуре Романа Виктюка. Может быть потому, что новелла эта невелика. Здесь он раздвигает время и пространство, может сделать нечто очень значительное. Придуманный Виктюком мир – дом с белыми занавесками, качели в осеннем саду, золотые листья, которыми усыпан пол, садовая скамейка – вырастает до размеров Вселенной. И вот уже белые занавески во французском окне перекликаются с простынями, свадебным платьем, погребальным саваном. Скамейка обретает очертания мужского тела, в изгибах которого корчится героиня, стараясь памятью тела заменить несбывшиеся ожидания. О, эти блестящие листья! Они такие искусственные, и такие живые, шелестят, как настоящие, разлетаются под ногами, летят из пушки, кружат и все время слепят героиню.
Иногда, когда их света мало, для того, чтобы почувствовать себя слепой, она сама закладывает их себе в глаза. Теперь все, полная тьма, покой, все равно мира без человека, которого она прогнала сама, ради его же будущего, нет.
Виктюк кому-то кажется устаревшим, но надо сказать честно, что именно в этой истории весь его декадентский театр вдруг расцветает невидимым цветом. И в героине Сати Спиваковой мы ощущаем внезапно отблески образа Маршальши из “Кавалера розы”, только вместо романтических вальсов Штрауса Басиния Шульман со вкусом и тонкостью играет Шумана и Брамса. И как из постельного дуэта Маршальши и Октавиана рождается атмосфера умирающей молодости, уходящего времени, утраченного времени, так Сати – смело, одна, без помощи партнеров, лишь одной только музыки – доносит до нас эту щемящую тоску об ушедшей жизни, о невозможности счастья без любви, о том, что на смену счастья приходит тоска, тлен и смерть.
И эти мертвые листья, которые как ускользающие воспоминания, утраченные иллюзии, все еще липнут к босым ногам, вдруг превращаются в символ увядшего, умершего, неживого. Они блестят в свете софитов, но разве их блеск живой? Они шуршат в руках, но разве этот звук можно сравнить с трепетным вальсом опавших листьев под ногами…
Фигура героини вызывает много споров. Одним она кажется жестокой и бессердечной, другие считают ее чересчур романтичной. Как можно своими руками руинировать собственное счастье, взаимную любовь, да еще в самом разгаре. Любовь сильнее страсти, Барбюс видел всех великих женщин фин де сикль, он писал для тех, кто может взлететь над мелким мещанством, страстью в подушках. Сати удивительно точно передает этот переход от страсти (ауфтакт) к разумным доводам и холодной голове.
Все рассчитано, все письма написаны, наняты люди, которые будут доставлять их по адресу через год, пять, десять. Все. Осталось закончить главное – прервать собственную жизнь. И вот этот последний день играет актриса на сцене. Судный день. Она рвется в сад, и боится открыть занавески. Она хочет качаться на качелях, но застревает с поднятой ногой на полпути. Она собирается навести порядок в доме (как она навела его в своей жизни – ей кажется, конечно). Но пылесос не способен втянуть в себя ужасные ощущения: он не вернется. Не вернется никогда. А ведь один его шаг мог бы изменить.
Вот это ощущение балансировки на грани радости совершенного и ужаса перспективы точно передает актриса. Эти кружения по сцене, объятия скамейки, примерки шляпы и пальто: и на пороге смерти эта женщина не хочет выглядеть кое-как. Ведь он может войти в любую минуту, прижаться к ней, или наговорить ей глупостей. Что угодно, пусть это будет как в сцене на балу у Флоры в Травиате, только пусть он вернется.
Не будет этого. Она мнет ногами шляпу, она стелет белый саван под музыку Франка (только бы не видеть эти жуткие мертвые листья). Режиссер заставляет актрису все время быть в движении, ее рукам нет покоя, они хватают флейту, скамейку, пюпитры. Ее ногам нет покоя вплоть до сбитых в кровь коленок, и это не образ, это правда. Этому движению есть оправдание: как еще может занять себя человек, ожидающий приговора? Есть только музыка, в которой она замирает. Они слушали ее вместе. Они играли ее в четыре руки. Музыка становится еще одним действующим лицом спектакля, придает ему новый подтекст, становится символом.
Только что в Париже я слушал, как один философ рассуждал о Прусте. Вот и сегодня я подумал, что в спектакле француза Барбюса есть много от его предшественника во французской литературе. Там, где Барбюс использует мало слов, Пруст написал бы тома. И эти тома пишут на сцене Сати и Роман Виктюк, заполняют пустоту своим впечатлением об одном утре в одном доме с садом. Завязанные шнурки и мадленки, да что они стоят по сравнению с саморазрушением!
И в финале, когда протяжный свист флейты звучит монотонно и настойчиво, мы обретаем время вместе с героями спектакля, мы погружаемся в себя и находим свою связь с тем, что происходит в пяти небольших письмах самоубийцы.
Становится больно, страшно, а с другой стороны мы не можем не поражаться, что и в обретенном времени счастье все так же хрупко, любовь все так же ускользает, а человеческая нежность – и в этом нельзя не согласиться с Барбюсом – беспредельна.
